Глава 18. Дневник К. (продолжение)
13 июня 1706
полночь
Не пойму, какую дату ставить. Только что было 12-е, все события случились в этот вечер. Ночь. Значит… Ах, нет, пишу-то я сейчас, а уже пробило, значит — тринадцатое. Часы идут вразнобой… или мне кажется? Что-то всё время звенит.
Надо записать. Надо записать, чтобы потом понять: сон это, или нет.
Меня подташнивает, мне дурно, я задыхаюсь. Выйду в парк.
мне не позволили
Мысли путаются, но надо всё записать.
Только не знаю, с чего начать.
Ах, да! Я убежала из дому. Зачем? Не помню.
Вспомнила! Я убежала, чтобы соединиться со своим возлюбленным. Возлюбленным? С Алессандье д`Иту, моим двоюродным дядей. Как он стал моим возлюбленным? Я не помню… Ах да, мы танцевали… и он смотрел на меня синими глазами Праведника Ионафана. Не понимаю.
Разве этого могло быть достаточно? Может быть, было что-то ещё, просто сейчас я забыла?
Ведь невозможно же потанцевать с мужчиной и вручить ему свою душу и сердце?
Хорошо, что есть дневник, я смогу просмотреть свои записи и понять, как такое могло случиться.
Строчки плывут перед глазами, но я перечла всё.
У меня хорошая память. Возможно, потому что в ней ещё так мало всего. Во всяком случае, я помнила дорогу к тому дому, куда я отвозила Оливину, и проплутали мы недолго.
Вскоре я уже звонила в колокольчик (почему у меня не отнялась рука?), и какой-то толстый человек отворил мне калитку, я вошла и хотела было идти в дом, повторяя, что мне нужно увидеть Оливину или господина Алессандье, но толстяк остановил меня и, пробурчав: «Не велено беспокоить», оставил стоять во дворе. Там мило. Дорожка, посыпанная крупным песком, по бокам куртинки. Алиссум и душистый табак — я по запаху узнала, у нас тоже есть.
Я даже не возмутилась наглости толстого слуги — сейчас выйдет Оливина или сам Алессандье и всё разъяснится. Сейчас.
Ждать пришлось долго.
В окнах мелькнули тени, дверь стукнула, и наконец на крыльце появился ОН. (ОН? Я всё ещё пишу заглавными?)
Я кинулась к нему, пылая радостью, что он жив-здоров и на ногах, но не успела сказать и двух слов, как меня оборвал сухой досадливый голос:
— Зачем вы приехали?
Я не поверила своим ушам. Я даже огляделась, ища того, кто говорит со мной таким тоном. Ведь не Алессандье же?..
Он стоял передо мной тёмной тенью и… мне стало страшно. Я подумала, что это совсем не тот человек. Мой А. был милым, нежным, а этот… Нет, не могла же я так ошибиться!
Я попробовала заговорить с ним, тронуть его сердце, рассказать, что решилась на побег, что хочу быть рядом с ним и готова бежать…
Он…
Он смеялся.
Он засмеялся каким-то страшным коротким смехом, как ворон каркнул. Развернулся к дому и бросил через плечо: «Уходите. Я не велю вас пускать».
Я обомлела.
Я долго стояла, пока не вышел слуга и не провёл меня на улицу.
Я перебирала эти слова, но смысл ускользал от меня: «у-хо-ди-те-я-не-ве-лю»… бессмыслица.
Почему он ушёл? От меня! Почему? Кто-то подменил моего синеглазого Алессандье на этого… на это чудовище?
Я не помню, как оказалась в карете — добрая Катари усадила меня, к счастью, она не отпустила экипаж. Плохо помню, как мы ехали по тёмным улицам. Катари причитала, целовала мне руку, всё было мокрым от слёз.
Тогда мне стало казаться, что я сплю. Что всё это дурной сон. Что сейчас я проснусь в своей кровати, и солнышко заглянет в окно…
Домой! Боже мой, это единственное спасительное место в мире, в этом страшном сне — мой дом, мои дорогие родители, моя защита! Там всё незыблемо, там я буду в безопасности! Домой!
Каково же было моё удивление, когда, подъехав к воротам нашего особняка, я увидела, что они распахнуты настежь, а слуги столпились у парадной двери, весь дом в огнях, как будто при пожаре. Ах, если б пожар — всё оказалось хуже!
Я вышла из кареты — но сон не кончался — у ворот почему-то стояли солдаты, меня не хотели пропускать. Это было немыслимо! Не пускать меня в свой собственный дом! Я требовала, я даже кричала на них, говорила, что я дочь хозяина дома, что я Бон-Бовале! Это имя должно было нагнать на них страху, принудить к повиновению, но в ответ только вышел офицер и провёл меня внутрь.
Повсюду солдаты. Всё перевёрнуто. Дом разорён!
— Что происходит?
— Обыск, мадемуазель.
— А где папенька?
— Там, где положено быть арестанту и изменнику. В тюрьме.
— Но… этого не может быть! Не может быть! Он верный слуга короля! Это ошибка!..
Я ещё что-то кричала, но меня втолкнули в комнату и заперли дверь.
Я дома.
Но сон продолжается.
Боже, дай мне проснуться!
P.S. Я просила пропустить меня к матушке. Она, как говорят, здесь, в доме, в своей спальне, заперта, как и я. Но мне не разрешили. Офицер смотрел как будто сквозь меня. "Не положено".
Маменька! Леазен!
Боже, дай мне сил!
***
29 июля 1707 AD, мыза Кувез
К счастью, узелок собранный в ту роковую ночь для нелепого побега, у меня не отняли.
В нём было не только прелестное неглиже "Коко", но и несколько золотых вещиц, которые я взяла с собой в "новую счастливую жизнь" ради памяти, а не из корысти. Это были подарки дорогих мне людей, родственников, добрых друзей семьи — бриллиантовая брошь, заколка с изумрудами и золотые браслеты (к счастью, довольно массивные). Эти вещицы сослужили мне добрую службу.
Этой зимой я смогла вызвать лекаря к маменьке и мы спасли её. Она слаба, но всё же выходит во двор, и тёплыми вечерами мы подолгу сидим на скамье, которую я уговорила поставить. Хозяин мызы неохотно пошёл на такую трату, но серебряный таллер его убедил. Нас, как бывших господ, всё ещё слушают, если наши желания умеренны и оплачены.
Так что в выздоровлении маменьки я уверена, нужно только поддерживать в ней бодрое расположение духа. Здесь очень помогает Леазен. Он прелестный мальчик. Его нужно учить — это займёт маменьку и отвлечёт от грустных мыслей.
Вчера я решилась предложить ей прогулку вокруг мызы, по дорожке. Как быстро она устала! Хорошо, что я была настороже и мы вовремя вернулись. И всё же такие прогулки надо сделать традицией, ночью она почти не стонала и спала дольше обычного.
А вот папенька... Боюсь, что папеньке уже ничто не поможет.
< предыдущая – глава – следующая >
http://www.proza.ru/2020/03/27/1137 http://www.proza.ru/2020/03/30/1729